Стефани была потрясена и удивленно спросила:

– Ну и как, получилось?

– Нет, – ответил Винс. – Только ребенок мог бы сказать такое о моих снимках. Или тот, кто взглянул бы на них мельком, закрыв один глаз. Я должен был сделать фотографии до вскрытия, потому что Каткарт решил, что возможно из-за закупорки горла трупа, ему придется далеко оттянуть нижнюю челюсть.

– И вы решили, что он вряд ли будет похож на спящего с ремнем под подбородком, благодаря которому рот остается закрытым? – спросила Стефани, улыбаясь вопреки мыслям о том, что смеяться над такими вещами ужасно; какое-то чудовище вызывало в ее мозгу одну за другой карикатурные картинки на тему смерти и похорон.

– Да, именно так, – согласился Винс, улыбаясь. И Дэйв улыбался. Значит, если она ненормальная, то, по крайней мере, не одна она такая. Слава богу. – Думаю, это было бы похоже на труп, страдающий от зубной боли.

Все трое засмеялись. И Стефани поняла, что любит этих старых чертей.

– Можно и поерничать над старухой с косой, – сказал Винс, схватив с перил стакан с колой. Глотнул и поставил его на место. – Особенно в моем возрасте. Я чувствую эту шельму за каждой дверью, а когда выключаю свет, слышу ее дыхание рядом на подушке, где раньше спали мои жены, храни господь их обеих.

– Да, надо смеяться над смертью.

– В общем, Стеффи, я сделал фотографии головы – «сонные снимки» – и они получились именно такими, как мы их только что описали. На самой удачной парень выглядел так, словно напился в стельку и уснул, или был в коме. Ее-то мы и напечатали в газете, неделю спустя. Она также появилась в «Бангор Дейли Ньюс», а еще в газетах Элсуорта и Портланда. Ничего хорошего, конечно, из этого не вышло, снимки только пугали тех, кто узнал этого парня. Но в итоге оказалось, что от этого была кое-какая польза.

Между тем, поскольку Каткарт вернулся к своим делам, а два балбеса из Августы уехали туда, откуда прибыли, то никто не запрещал мне отираться поблизости; Каткарт разрешил мне присутствовать при вскрытии с тем условии, что никто об этом не узнает. Я дал чесслово, что никому не скажу, и, конечно, сдержал свое обещание.

Работая сверху вниз, он первым делом обнаружил мясную затычку, которую в горле мертвеца первым увидел доктор Робинсон. «Это причина смерти, Винс», – сказал он, и церебральный эмболизм (о котором он узнал намного позже, чем я вернулся на пароме на Лосиный остров) не повлиял на его решение. Он утверждал, что если бы рядом с парнем был кто-нибудь, способный применить прием Хеймлича , или если бы пострадавший смог сделать это сам, то не оказался на металлическом столе с вывороченными наружу внутренностями.

И вот перед нами содержимое желудка №1, под которым я подразумеваю то, что находилось в его верхней части, ночной ланч, которого едва коснулось пищеварение, прежде чем человек умер и в нем все остановилось. Только мясо. Он успел откусить шесть или семь раз, хорошо пережевывая пищу. Каткарт оценил вес в четыре унции.

Затем появилось содержимое желудка №2. Я говорю об ужине того человека. Эта масса была довольно сильно – ну, мне не хотелось бы вдаваться в подробности; скажем так, что пищеварительный процесс прошел много стадий, поэтому без подробного анализа Каткарт мог сказать только то, что парень ел рыбу, возможно с салатом, и картофельный гарнир приблизительно за шесть или семь часов до смерти.

«Я не Шерлок Холмс, – сказал я тогда, – но я могу вам помочь».

«Неужели?» – недоверчиво спросил он.

«Ага, – ответил я. – Думаю, он ужинал у Керли или „На пристани у Яна» на этом берегу, либо у Янко на Лосином острове».

«Почему именно там? В радиусе двадцати миль, должно быть, полсотни ресторанов, где подают рыбные блюда, даже в апреле, – удивился он. – Почему не в „Серой чайке», например?»

«Потому что в „Серой чайке» не опустятся до того, чтобы подавать рыбу с картошкой, – ответил я, – а ведь именно этим парень поужинал».

– Вот так, Стеффи. Я продержался почти до конца вскрытия, но вдруг мне стало нехорошо. «Во всех трех заведениях подают рыбу и картошку, сказал я. – А запах уксуса я почувствовал, как только ты вскрыл ему желудок». После этих слов мне пришлось бежать в маленькую уборную, где меня стошнило.

Но я оказался прав. Сделав копии «сонных снимков», я тем же вечером обошел все заведения, где каждый день подавали рыбу с картошкой.

У Янко этого парня никто не узнал, но официантка «На пристани у Яна» сразу его вспомнила. Она сказала, что подала ему порцию рыбы с картофелем и колу, или диетическую колу, она не помнила, какую именно, и это произошло вечером, в последний день его жизни. Он взял заказ, сел за один из столиков и съел все, глядя на воду. Я спросил, говорил ли тот посетитель что-нибудь, и она ответила, что, кажется, нет, только «пожалуйста» и «спасибо». Я спросил, не видела ли она, куда он пошел, когда поел – ужинал он около половины шестого – и она ответила «нет».

Он взглянул на Стефани.

– Думаю, скорее всего, он направился на городскую пристань, чтобы попасть на шестичасовой паром до Лосиного острова. Время, по крайней мере, для этого подходящее.

– Пусть так. Я лично всегда был в этом уверен, – сказал Дэйв.

Стефани выпрямилась, словно ее осенило.

– Был апрель. Середина апреля на побережье залива Мэн, но его нашли без пальто. А было ли оно на нем, когда его обслуживали у Яна?

Оба старика улыбнулись, как будто она только что решила какое-нибудь сложное уравнение. Но она знала, что даже работа в «Островитянине», которую престижной не назовешь, заключалась не столько в решении задач, сколько в выяснении того, какие из них должны быть решены.

– Хороший вопрос, – сказал Винс.

– Замечательный вопрос, – согласился Дэйв.

– Я приберег это на потом, – сказал Винс. – Но поскольку истории, как таковой, нет, то не стоит и ждать более подходящего момента. Но если тебе нужен ответ, то ничем помочь не могу. Официантка у Яна не помнила этого, а, кроме нее, парня на фото никто не признал. Я считаю, что нам и так повезло. Окажись он у прилавка в середине июля, когда посетителей миллион, и каждый заказывает рыбный обед, котлеты из лобстера и пломбир с начинкой, она запомнила бы его, только если бы он стянул с себя штаны и показал ей голый зад.

– Да и тогда вряд ли, – произнесла Стефани.

– Точно. Но получилось так, что она его запомнила, правда не могла сказать, было ли на нем пальто. Я не стал настаивать, понимая, что тогда она вспомнила бы что-нибудь, чтобы угодить мне или отвязаться от меня. Она сказала: «Припоминаю, что на нем вроде была светло-зеленая куртка, мистер Тигги, но возможно я ошибаюсь». Может, она и ошибалась, но мне кажется, что нет. На нем действительно была такая куртка.

– Тогда куда же она делась? – спросила Стефани. – Может, ее кто-нибудь потом нашел?

– Нет, – ответил Дэйв. – Возможно, никакой куртки и не было, но то, что он в промозглую апрельскую ночь пошел на пляж без верхней одежды, не укладывается у меня в голове.

Стефани снова повернулась к Винсу; у нее была тысяча важных вопросов к нему, но ни один не был до конца сформулирован.

– Чему ты улыбаешься, дорогая? – спросил Винс.

– Не знаю, – она помолчала. – Нет, знаю. У меня чертова куча вопросов, но я не знаю, с какого начать.

Ее признание было встречено одобрительными возгласами. Дэйв даже вытащил из кармана платок и промокнул им глаза.

– Ну и дела! – воскликнул он. – Да, мэм. Вот, что я тебе советую, Стеффи: представь, что ты в отделе дешевок на осенней женской распродаже. Закрой глаза и выбери любую наугад.

– Хорошо, – сказала она, хотя сделала не совсем так, как он посоветовал. – Как насчет отпечатков пальцев и стоматологической карты? Я думала, что при установлении личности их всегда проверяют, и это надежно.

– В основном так и происходит, – ответил Винс. – Но не забывай, что это был 1980 год, Стеффи, – он улыбался, но взгляд был серьезным. – Все это произошло до компьютерной революции и задолго до появления Интернета, чудесного изобретения, к которому молодые, такие, как ты, относятся как к чему-то, само собой разумеющемуся. В 1980 году можно было сравнить отпечатки пальцев и формулу зубов того, кого в полиции называют не – неопознанный субъект – с отпечатками и зубами только тех, кем предположительно этот не является. Проверять данные всей полицейской картотеки пришлось бы годы. А что говорить обо всех, кто объявлен в розыск на территории Штатов? Это нереально, дорогая, даже если вести поиск только среди мужчин в возрасте от тридцати до сорока лет.